Вокруг толкались сутенеры и шлюхи, разносчики фисташек и семечек подсолнуха, продавцы каштанов, пирожков, лотерейных билетов.
-Это гора. Там резвятся музы.
-Тут, наверное уйма змей.
-Как в раю.
Как перед лицом неведомого в человеке дробится мораль... и не только мораль. Однажды заявил, что неведомое - важнейший побудительный мотив духовного развития.
Вековые мрачные ели на много миль вокруг. Река тихая и широкая, словно сказочное озеро. Словно зеркало, куда никто не смотрелся аж с сотворения мира.
В такие ночи кажется, что мир вот-вот начнется заново.
Жизнь-всегда стремление к большему, для грубого ли лавочника, для изысканного ли мистика.
Ситуация слишком явно напоминала пьесы Бомарше, французские комедии времен Реставрации; простаку в них тем хуже приходится, чем больше он выходит из себя.
Я шмякнулся к ногам Посейдона.
-Я продал душу некой колдунье.
-Не некой, а кой
ни частных владений, ни поэзии, ни грез, ни кротких любовных обетов...
И вот я тронулся в путь к тусклой окраине сна, к узилищу буден; словно Адам, изгнанный из кущ небесных... с той разницей, что я не верил в Бога, а значит, никто не мог запретить мне вернутся в Эдем.
я боролся с неизбежным духовным похмельем
русалка, к счастью только выше пояса
-А как еще назвать тех, кого подвергают мукам, не оставляя никакого выбора?
-Звучит как строгая дефиниция рода людского.
-Скорее искусство, чем наука?
-Всякое уважающее себя искусство - наука.
Война - это психоз, порожденный чьим-то неумением прозревать взаимоотношения вещей. Наши взаимоотношения с ближними своими. С экономикой, историей. Но прежде всего - с ничто. Со смертью.
В кино - у Росселини, например, - часто показывают, как должен вести себя в таких ситуациях положительный герой. Полагается бросить в лицо фашистским ублюдкам краткую, но уничтожающую инвективу. Воззвать к традициям, гуманности, заклеймить мерзавцев позором. Но признаюсь: если я что и чувствовал, так это панический инстинктивный страх за собственную шкуру.
А потом пришло сознание того, что он безумен, а следовательно, не виноват, как невинны все безумцы, даже самые жестокие из них. Он был потаенным капризом природы, абсурдной крайностью, что обрела душу и плоть. Не потому ли в его облике было нечто неотразимое - черты темного божества? Его окутывали нечеловеческие токи. А в настоящей пагубе, в настоящем зверстве повинны были остальные немцы, вполне вменяемые лейтенанты, капралы, рядовые, что молча внимали нашему разговору.
В том, где обитал он, лишь одна вещь обладала сопоставимой ценой. Элефтерия - свобода. Она была твердыней, сутью - выше рассудка, выше логики, выше культуры, выше истории. Она не является богом, ибо в земном знании бог не проявлен. Но бытие непознаваемого божества она подтверждала. Она дарила вам безусловное право на отречение. На свободный выбор. Она - или то, что принимало ее обличье, - осеняла и бесноватого Виммеля, и ничтожных немецких и австрийских вояк. Ею обнимались все проявления свободы - от самых худших до самых лучших. Свобода бежать с поля боя Нефшапелью. Свобода потрошить сельских дев и кастрировать мальчишек кусачками. Она отвергала нравственность, но рождена была скрытой сутью вещей; она все допускала, все дозволяла, кроме одного только - кроме каких бы то ни было запретов.
И сам он, и его вера мне неприятны. Казалось, эта неприязнь и полупьяная нежность к древнему, неизменному греко-латинскому миру - одно. Я - язычник, лучшее во мне - от стоиков, худшее - от эпикурейцев; им и останусь.
Я пил за здоровье Сабинского холма; один Гораций - лучше десятерых святых Бенедиктов; одно стихотворение - луче десяти тысяч проповедей.
-По рукам, - сказала она, когда я осмотрел квартиру и согласился. - Пока платите, живите. Водите кого угодно и когда угодно. До вас тут жил сутенер. Само очарование. На той неделе его сцапали подлые фашисты.
-О господи.
-Время простых прошло.
-Вы когда-нибудь задумывались, зачем природе понадобилось создавать столько разнообразных форм живого? Это ведь тоже кажется излишеством.
чайки ерзали над нашими головами в своих гнездах из водорослей, полных лунного света
-Это гора. Там резвятся музы.
-Тут, наверное уйма змей.
-Как в раю.
Как перед лицом неведомого в человеке дробится мораль... и не только мораль. Однажды заявил, что неведомое - важнейший побудительный мотив духовного развития.
Вековые мрачные ели на много миль вокруг. Река тихая и широкая, словно сказочное озеро. Словно зеркало, куда никто не смотрелся аж с сотворения мира.
В такие ночи кажется, что мир вот-вот начнется заново.
Жизнь-всегда стремление к большему, для грубого ли лавочника, для изысканного ли мистика.
Ситуация слишком явно напоминала пьесы Бомарше, французские комедии времен Реставрации; простаку в них тем хуже приходится, чем больше он выходит из себя.
Я шмякнулся к ногам Посейдона.
-Я продал душу некой колдунье.
-Не некой, а кой
ни частных владений, ни поэзии, ни грез, ни кротких любовных обетов...
И вот я тронулся в путь к тусклой окраине сна, к узилищу буден; словно Адам, изгнанный из кущ небесных... с той разницей, что я не верил в Бога, а значит, никто не мог запретить мне вернутся в Эдем.
я боролся с неизбежным духовным похмельем
русалка, к счастью только выше пояса
-А как еще назвать тех, кого подвергают мукам, не оставляя никакого выбора?
-Звучит как строгая дефиниция рода людского.
-Скорее искусство, чем наука?
-Всякое уважающее себя искусство - наука.
Война - это психоз, порожденный чьим-то неумением прозревать взаимоотношения вещей. Наши взаимоотношения с ближними своими. С экономикой, историей. Но прежде всего - с ничто. Со смертью.
В кино - у Росселини, например, - часто показывают, как должен вести себя в таких ситуациях положительный герой. Полагается бросить в лицо фашистским ублюдкам краткую, но уничтожающую инвективу. Воззвать к традициям, гуманности, заклеймить мерзавцев позором. Но признаюсь: если я что и чувствовал, так это панический инстинктивный страх за собственную шкуру.
А потом пришло сознание того, что он безумен, а следовательно, не виноват, как невинны все безумцы, даже самые жестокие из них. Он был потаенным капризом природы, абсурдной крайностью, что обрела душу и плоть. Не потому ли в его облике было нечто неотразимое - черты темного божества? Его окутывали нечеловеческие токи. А в настоящей пагубе, в настоящем зверстве повинны были остальные немцы, вполне вменяемые лейтенанты, капралы, рядовые, что молча внимали нашему разговору.
В том, где обитал он, лишь одна вещь обладала сопоставимой ценой. Элефтерия - свобода. Она была твердыней, сутью - выше рассудка, выше логики, выше культуры, выше истории. Она не является богом, ибо в земном знании бог не проявлен. Но бытие непознаваемого божества она подтверждала. Она дарила вам безусловное право на отречение. На свободный выбор. Она - или то, что принимало ее обличье, - осеняла и бесноватого Виммеля, и ничтожных немецких и австрийских вояк. Ею обнимались все проявления свободы - от самых худших до самых лучших. Свобода бежать с поля боя Нефшапелью. Свобода потрошить сельских дев и кастрировать мальчишек кусачками. Она отвергала нравственность, но рождена была скрытой сутью вещей; она все допускала, все дозволяла, кроме одного только - кроме каких бы то ни было запретов.
Платон обожал до зубного скрежета
Небесный аналог свекольника свежего.
Но сколько ни думай про эйдосный борщ.
В тарелку его все равно не нальешь.
(согласно платоновской онтологии, реальный мир - лишь выморочное отражение мира идеальных сущностей (эйдосов).
Подружка говорит мадам де Сад:
-Супруг твой, право жутковат.
-Да был бы жутковат, оно б не худо.
Так нет! Он фантастический зануда!
И сам он, и его вера мне неприятны. Казалось, эта неприязнь и полупьяная нежность к древнему, неизменному греко-латинскому миру - одно. Я - язычник, лучшее во мне - от стоиков, худшее - от эпикурейцев; им и останусь.
Я пил за здоровье Сабинского холма; один Гораций - лучше десятерых святых Бенедиктов; одно стихотворение - луче десяти тысяч проповедей.
-По рукам, - сказала она, когда я осмотрел квартиру и согласился. - Пока платите, живите. Водите кого угодно и когда угодно. До вас тут жил сутенер. Само очарование. На той неделе его сцапали подлые фашисты.
-О господи.
-Время простых прошло.
-Вы когда-нибудь задумывались, зачем природе понадобилось создавать столько разнообразных форм живого? Это ведь тоже кажется излишеством.
чайки ерзали над нашими головами в своих гнездах из водорослей, полных лунного света
