Недозрелый месяц

 Вокруг толкались сутенеры и шлюхи, разносчики фисташек и семечек подсолнуха, продавцы каштанов, пирожков, лотерейных билетов.

-Это гора. Там резвятся музы.

-Тут, наверное уйма змей.
-Как в раю.

 Как перед лицом неведомого в человеке дробится мораль... и не только мораль. Однажды заявил, что неведомое - важнейший побудительный мотив духовного развития.

 Вековые мрачные ели на много миль вокруг. Река тихая и широкая, словно сказочное озеро. Словно зеркало, куда никто не смотрелся аж с сотворения мира.

В такие ночи кажется, что мир вот-вот начнется заново.

Жизнь-всегда стремление к большему, для грубого ли лавочника, для изысканного ли мистика.

 Ситуация слишком явно напоминала пьесы Бомарше, французские комедии времен Реставрации; простаку в них тем хуже приходится, чем больше он выходит из себя.

Я шмякнулся к ногам Посейдона.

-Я продал душу некой колдунье.
-Не некой, а кой

ни частных владений, ни поэзии, ни грез, ни кротких любовных обетов...

 И вот я тронулся в путь к тусклой окраине сна, к узилищу буден; словно Адам, изгнанный из кущ небесных... с той разницей, что я не верил в Бога, а значит, никто не мог запретить мне вернутся в Эдем.

я боролся с неизбежным духовным похмельем

русалка, к счастью только выше пояса

-А как еще назвать тех, кого подвергают мукам, не оставляя никакого выбора?
-Звучит как строгая дефиниция рода людского.

-Скорее искусство, чем наука?
-Всякое уважающее себя искусство - наука.

 Война - это психоз, порожденный чьим-то неумением прозревать взаимоотношения вещей. Наши взаимоотношения с ближними своими. С экономикой, историей. Но прежде всего - с ничто. Со смертью.

 В кино - у Росселини, например, - часто показывают, как должен вести себя в таких ситуациях положительный герой. Полагается бросить в лицо фашистским ублюдкам краткую, но уничтожающую инвективу. Воззвать к традициям, гуманности, заклеймить мерзавцев позором. Но признаюсь: если я что и чувствовал, так это панический инстинктивный страх за собственную шкуру.

 А потом пришло сознание того, что он безумен, а следовательно, не виноват, как невинны все безумцы, даже самые жестокие из них. Он был потаенным капризом природы, абсурдной крайностью, что обрела душу и плоть. Не потому ли в его облике было нечто неотразимое - черты темного божества? Его окутывали нечеловеческие токи. А в настоящей пагубе, в настоящем зверстве повинны были остальные немцы, вполне вменяемые лейтенанты, капралы, рядовые, что молча внимали нашему разговору.




В том, где обитал он, лишь одна вещь обладала сопоставимой ценой. Элефтерия - свобода. Она была твердыней, сутью - выше рассудка, выше логики, выше культуры, выше истории. Она не является богом, ибо в земном знании бог не проявлен. Но бытие непознаваемого божества она подтверждала. Она дарила вам безусловное право на отречение. На свободный выбор. Она - или то, что принимало ее обличье, - осеняла и бесноватого Виммеля, и ничтожных немецких и австрийских вояк. Ею обнимались все проявления свободы - от самых худших до самых лучших. Свобода бежать с поля боя Нефшапелью. Свобода потрошить сельских дев и кастрировать мальчишек кусачками. Она отвергала нравственность, но рождена была скрытой сутью вещей; она все допускала, все дозволяла, кроме одного только - кроме каких бы то ни было запретов.

Платон обожал до зубного скрежета

Небесный аналог свекольника свежего.

Но сколько ни думай про эйдосный борщ.

В тарелку его все равно не нальешь.

(согласно платоновской онтологии, реальный мир - лишь выморочное отражение мира идеальных сущностей (эйдосов).

Подружка говорит мадам де Сад:

-Супруг твой, право жутковат.

-Да был бы жутковат, оно б не худо.

Так нет! Он фантастический зануда!

И сам он, и его вера мне неприятны. Казалось, эта неприязнь и полупьяная нежность к древнему, неизменному греко-латинскому миру - одно. Я - язычник, лучшее во мне - от стоиков, худшее - от эпикурейцев; им и останусь.

Я пил за здоровье Сабинского холма; один Гораций - лучше десятерых святых Бенедиктов; одно стихотворение - луче десяти тысяч проповедей.

-По рукам, - сказала она, когда я осмотрел квартиру и согласился. - Пока платите, живите. Водите кого угодно и когда угодно. До вас тут жил сутенер. Само очарование. На той неделе его сцапали подлые фашисты.
-О господи.

-Время простых прошло.

-Вы когда-нибудь задумывались, зачем природе понадобилось создавать столько разнообразных форм живого? Это ведь тоже кажется излишеством.

чайки ерзали над нашими головами в своих гнездах из водорослей, полных лунного света

Flood from Eli Cupcake on Vimeo.

spell

Я Астра, мать таинств.

-Я поймал их тут тысячу. Ночью в его нору залезет новый. И так же быстро пойдёт на приманку.
-Бедняга.
-Как видите, действительность не имеет большого значения. Даже осьминог предпочитает иллюзию.

-Ну и как вам нижний мир?
-Невероятно.Будто сон.
-Будто человечество. Но явленное средствами, какие существовали миллионы лет назад. -Швырнул осьминога под скамейку. - По-вашему, есть у него бессмертная душа?

в сосновом лесу, на языческой земле

-Вы бросили всё на волю случая. Предоставлять свою судьбу случаю - всё равно что идти ко дну. - Потряс меня за плечи. - Плывите!
-Дело не в том, чтоб уметь плавать. А в том, чтобы знать куда.
-К этой девушке. Вы говорите, она видит вас насквозь, понимает вас. И прекрасно.

Вымирают не только редкие виды животных, но и редкие виды чувств.

Меня не волновало, что подумают другие. Но ей я обязан был доказать, что нормален, - это весь мир сошёл с ума.
Обладают же некоторые безупречным нравственным инстинктом, способны же распутать сложнейшую этическую шараду, как индийские крестьяне подчас мгновенно проделывают в уме много-ходовые математические выкладки. Именно такова была Лилия. И я искал оправдания из её уст.

-Буду нем, как... забыл слово.
-Могила. Кстати, лучшее место для вас.


Но в облике сквозило нечто более зрелое, покой, присущий людям лет на десять старше, - не холодность или безразличие, но кристальная отчуждённость; о подобном прохладе вздыхаешь среди летней жары.

Я чувствовал в ней беззащитность, о какой предупреждал Кончис. Но то была лукавая беззащитность, ибо в лице, особенно в очертаниях губ, светился ум. она искоса смотрела на меня так, будто знала нечто мне неизвестное - не о роли, что ей приходится играть, а о жизни в целом; словно тоже тренировалась сидя перед скульптурой.

-Должно быть, учить детей очень занимательно.
-Не для меня. Я просто умираю со скуки.
-Все достойные и честные обязанности скучны.

Любой дурак выдумает схему разумного мироустройства. За десять минут. За пять. Но ждать, что люди станут её придерживаться, - всё равно что пичкать их болеутоляющими.

-Прошу вас, будьте добры... Где вы тут живёте?
-Вон там.
-Но там море. Или вы имеете в виду облака?
-Уверяю вас, я живу именно там.

la diable en puritain


-Я получил бы больше удовольствия, если бы знал, что всё это означает.
 Мои слова польстили ему. Он откинулся назад, улыбнулся.
-Дорогой Николас, люди повторяют эту вашу фразу на протяжении последних десяти тысячелетий. И боги, к которым они обращаются, едины в своём нежелании отвечать на этот вопрос.

-Всё это - затем лишь, чтобы преподать мне урок теологии?
 Он поднял руку к небу.
-Думаю, вы согласитесь, что некий бог, который создал бы всё это затем лишь, чтобы преподать нам урок теологии, страдает безнадёжным отсутствием чувства юмора и фантазии.

Существует лишь один правильный ответ на ваш вопрос, и в широком смысле, и в том, что касается вашего пребывания здесь. Я привёл вам его, когда вы впервые у меня появились. Всё - и вы, и я, и различные божества - рождено случайностью. Больше ничем. Чистой случайностью.

Чем утоляешь жажду? Водой или волной?

Цивилизация не может быть совершеннее, чем каждое из составляющих её государств в отдельности; государство не может быть совершеннее, чем каждый его гражданин в отдельности.

К середине века мы в равной мере устали от белой святости и чёрных богохульств, от высоких парней и вонючих испарений; спасение заключалось не в них.

Sic itur ad astra. (Вот она, дорога к звёздам)


Морской ветер шёл ей, как драгоценность.

-Вам что, Нептун язык откусил?
-Вы сногсшибательны. Как ренуаровская дама.

-В трубу вылетают только идиоты. Но это происходит с ними ещё во чреве матери.

-Связь между развитым интеллектом и шизофренией общеизвестна, - сказал он тоном профессора медицины.

Закон цивилизации: человеческую речь нельзя понимать буквально. - И добавил: - Даже речь невежды, который не разбирает, какой смысл буквальный, а какой переносный.

Guai a chi la tocca. (Горе тому, кто её коснётся)

"И полон звёзд разломленный гранат"

Сказанное, надеюсь, снимает с меня обязанность толковать "смысл" книги. Роман, даже доходчивее и увлекательнее написанный, не кроссворд с единственно возможным набором правильных ответов - образ, который я тщетно пытаюсь ("Уважаемый мистер Фаулз! Объясните, пожалуйста, что означает...") вытравить из голов нынешних интерпретаторов. "Смысла" в "Волхве" не больше, чем в кляксах Роршаха, какими пользуются психологи. Его идея - это отклик, который он будит в читателе, а заданных  заранее "верных" реакций, насколько я знаю, не бывает.

Оправданием мне служит тот факт, что художник должен свободно выражать собственный опыт во всей его полноте. Остальные пересматривать и хранить своё личное прошлое. Мы - нет, какая-то часть нашей души пребудет юной до смертного часа... зрелость наследует простодушие молодости.

Боги и свобода - понятия полярно противоположные; люди верят в вымышленных богов, как правило, потому, что страшатся доверится дьяволу. Истинная свобода - между тем и другим, а не в том или другом только, а значит, она не может быть абсолютной. Свобода, даже самая относительная, - возможно, химера, но я и по сей день придерживаюсь иного мнения.

Как любой человек на своём месте, он жить не мог без банальщины и мелочной показухи; мозги ему заменяла кольчуга отвлечённых понятий: Дисциплина, Традиции, Ответственность... 

...а вокруг витал аромат Германии, Дании - бродяжий дух с налётом извращения, греха.

-Когда тебя нет дома, я представляю себе, что ты умер. Каждый день думаю о смерти. Когда мы вдвоём, ей это поперёк горла. Представь, что у тебя куча денег, а магазины через час закроются. Волей-неволей приходится хапать. Я не порю ерунду?

-Да нет. Ты говоришь о ядерной войне.

-Не о войне. О нас с тобой.

-Тебе это нравится, - сказала она. - Ты, парень, жалуешься на одиночество, а в глубине души считаешь себя лучше всех... Ты и есть лучше всех.

Мы говорили о всякой ерунде: теперь надо брать у молочника только одну бутылку, куда пропал мой читательский билет. Наконец она допила кофе, и мы оказались у двери. Я смотрел ей в лицо, словно ещё не поздно, словно всё - лишь дурной сон; серые глаза, пухлые щёчки. Навернулись слёзы, она открыла рот, чтобы что-то сказать. Не сказала, подалась ко мне, отчаянно, неловко, поцеловала так быстро, что я почти не ощутил её губ; и была такова. 

Если его кто-то заколдовал, то нимфы, а не чудовища.

Одни зависят от людей, не понимая этого; другие сознательно ставят людей в зависимость от себя. Первые - винтики, шестерёнки, вторые - механики, шофёры. Но вырванного из ряда отделяет от небытия лишь возможность воплотить собственную независимость. Не мыслю, но пишу, рисую - следовательно, существую.

Идеалом он числил Казанову. Он сильно проигрывал этому кумиру по части ярких эпизодов биографии, не говоря уж о талантах, но, при всей своей неизбывно-тоскливой развязности, оказался не столь плох, как утверждал Митфорд. В конце концов, он хотя бы не лицемерил. В нём привлекало безграничное самомнение, какому всегда хочется завидовать.

-Я не сужу о народе по его гениям. Я сужу о нём по национальным особенностям. Древние греки умели над собой смеяться. Римляне - нет. По той же причине Франция - культурная страна, а Испания - некультурная. Поэтому я прощаю евреям и англосаксам их бесчисленные недостатки.

Несколько начальных штрихов наброска к новому портрету; в нижней половине незагрунтованного холста столбиком нацарапаны какие-то имена и цифры. Внизу, у самой рамы, проставлена общая сумма.

-Долги. Видите? "Тото". Тото - это алжирец, у которого он покупал гашиш. 

  Глядя на эти небрежные, пьяные каракули, я ощутил простодушие начертавшего их; и страшное, но закономерное одиночество гения среди обычных людей. Стрельнет у вас десять франков, а вечером напишет картину, которую позже оценят в десять миллионов. 

-В музеях эту сторону не показывают.

-Бедняга.

-Он мог бы сказать то же самое о каждом из нас. И с бОльшим основанием.

-Простите. Но я ни разу не общался с духами. - И простодушно добавил: - Я вообще атеист.

-Разумный человек и должен быть либо агностиком, либо атеистом - терпеливо, но твёрдо сказал он. - И дрожать за свою шкуру. Это необходимые черты развитого интеллекта. Но я говорю не о Боге. Я говорю о науке.

-"Об одном прошу: занимательней!"

-Чьи это слова?

-Одного английского романиста.

-Зря он так сказал. в литературе занимательность - пошлость.

-Такие лица, как у неё... да, они смотрят на нас с полотен Ботичелли: длинные светлые локоны, серо-синие глаза. Но в моём описании она выглядит жидковато, как модель прерафаэлитов. В ней было нечто настоящёё, женское. Мягкость без слезливости, открытость без наивности. Так хотелось говорить ей колкости, подначивать. Но её колкости напоминали ласку. У меня она вышла слишком бесцветной. Понятно, в те времена юношей привлекало не тело, а дух. Лилия была очень красива. Но именно душа её была sans pareil (несравненной).

Я европеец. Остальное не имеет значения.

Грекам искони присуще социальное легкомыслие.

-Род человеческий - ерунда. Главное - не изменить самому себе.

-Но ведь Гитлер, к примеру, тоже себе не изменял.

-Верно. Не изменял. Но миллионы немцев себе изменили. Вот в чём трагедия. Не в том, что одиночка осмелился стать проводником зла. А в том, что миллионы окружающих не осмелились принять сторону добра.

Full Of Bourbon

  Унылый муж Ребекки - всего-навсего невежественный мистик, который зазубрил язык пророческих видений, но при этом убеждён, что его устами вещает Дух Божий, - другими словами, он поддался самообману или невинному самовнушению. Но представить дело таким образом значит допустить анахронизм. Как и многим людям его сословия в ту эпоху, ему недоступно понятие, которое знакомо даже самым недалёким из наших современников, даже тем, кто значительно уступает ему в уме: это безусловное сознание того, что ты - личность и эта личность до некоторой, пусть и малой степени способна воздействовать на окружающую действительность. Джон Ли не сумел бы понять положение ''Cogito ergo sum'' (''Я мыслю, следовательно, я существую'', не говоря уж о его более лаконичном варианте в духе нашего времени: "Я существую". Сегодня "я" и так знает, что оно существует, для этого ему и мыслить незачем. Разумеется, интеллигенция времён Джона Ли имела более ясно, близкое к нашему, хотя и не совсем такое же понятие о личности, но, когда мы судим об ушедших эпохах по их Поупам, Аддисонам, Стилям, мы, как правило, благополучно забываем, что художник - гений - это всегда исключение из общего правила, как бы ни хотелось нам верить в обратное.

  Он узнаёт о том, что происходит вокруг, и постигает смысл происходящего с теми же чувствами, с какими исправно штудирует Библию: что проку одобрять или порицать, бороться за или против, это же просто-напросто данность - и всегда так будет, должно так быть. Это как повествование, где не меняется ни одно слово. В этом смысле Джон ли не похож на Уордли с его сравнительно независимым, беспокойным умом, которому не чужды вопросы политики, с его убеждённость., что человеку по силам изменить мир. Правда, в своих пророчествах Ли тоже предсказывает такие перемены, но и тогда он представляется себе не более чем орудием или ездовой лошадью. Как все мистики, в реальном настоящем времени он теряется, тут он дитя; ему гораздо уютнее в прошедшем повествовательном или будущем пророческом. Он замкнут в том невообразимом времени, какого не знает грамматика: настоящем-воображаемом.

  Мы тоже требуем, чтобы прежде всего читатели с головой ушли в мир наших метафор - истины, скрытые за этими иносказаниями, становятся ясными, "доходят" только потом. 



  Инакомыслие - явление общечеловеческое. Но вспышки инакомыслия, происходившие в Северной Европе и Америке, - это, по-моему, наш ценнейший вклад в мировую историю. Нам кажется, что чаще всего инакомыслие возникает на религиозной почве, и это понятно: всякая новая религия начинается с проявления инакомыслия, люди отказываются исповедовать ту веру, которую навязывают им власти предержащие - навязывают самыми разными способами, от прямого насилия и тоталитарной тирании до скрытого воздействия через прессу и установления культурной геометрии. Но по существу, инакомыслие надо принимать шире: это вечный биологический или эволюционный механизм, а не отслуживающая свой век сила, пригодная лишь для нужд ушедшей эпохи, когда религиозные убеждения представляли собой грандиозную метафору; это модель, по которой пытались преобразовать многие стороны жизни, не только религию. Инакомыслие необходимо всегда, а в наше время - как никогда прежде.

  Исторически развившаяся внешняя форма, приспособленная к определённым условиям, как, например, у растений и животных, в новых условиях обречена на гибель. На мой взгляд, об этом со всякой ясность. свидетельствует история не только "Объеденённого общества", но и всего западного общества. Сегодня, вспомнив о том, что шейкеры осуждали, "искали извести" в мире и обществе, где им довелось обитать, мы, пожалуй, сочтём их порыв чудачеством и утопическим взодором, их рецепты - безнадёжно неосуществимы. Однако среди поставленных ими вопросов, заданных ими задач есть и такие, решить которые не удаётся, по-моему, и по сей день.



  Нам некуда деться от этого архетипического стремления, часто противоречащего всем социальным и политическим убеждениям, - стремления держаться за собственную самость, за собственную неповторимую индивидуальность. Это в каком-то смысле подобно той "благородной гнили", которую мы так ценим в некоторых винах, фруктах и сырах. Весьма часто в бескрайнем и бесцветном пространстве, населённом теми, кто в значительной степени лишён творческого дара, это может выть воспринято как стремление в нескончаемых (крысиных) гонках протолкаться поближе и отхватить себе кусок побольше оттого пирога, которого (и всякий в глубине души это прекрасно понимает) на самом-то деле вовсе и не существует: я имею в виду бессмертие.

"Гипотетические взаимосвязи между далеко отстоящими друг от друга областями пространства-времени".

  Так вот, я отдаю - или продаю - желающим (вроде того, как это делается в ещё более древней профессии) частицы себя, частицы того, что я есть, чётко осознавая, что очень многим они вовсе не доставят удовольствия: скорее всего, в связи с тем, как бестактно не совпадают они с принятыми нормами академических и журналистских знаний и умений.

  Тут и задумываешься: не тот ли это страх, что хорошо знаком учёным, так же как писателям и людям других творческих профессий, - страх оказаться обезоруженным или даже разоблачённым?  "Писатели, - утверждает Фаулз, - точно фокусники, прекрасно знают, как вводить в заблуждение", а фокуснику (или магу) менее всего хочется, чтобы его шаманские трюки, его особая магия оказались выставленными на всеобщее обозрение.

reduce me, seduce me

''Те, кто истолковал гибель Терлоу в этом смысле, суть малодушные невежды, более склонные видеть повсюду происки нечистого (omnt ignotum pro magnifico est-Всё неизвестное кажется грандиозным), нежели чем напрягать свою рассудительность.

''Как-то в дороге мистер Б. тщился растолковать мне учение сэра Исаака о производных и переменных величинах. Я, признаться, стал в пень и осторожно намекнул, что его объяснения пропадают всуе. В другой раз, когда мы приехали в Тонтон-Дин, он завёл речь о монахе, который много веков назад открыл способ увеличивать числа. Это уж я уразумел, премудрость невелика: для получения каждого числа надо сложить два предшествующих, вследствие чего получаем один, два, три, пять, восемь, тринадцать, двадцать один и так далее, сколько вам будет угодно. Мистер Б. утверждал, будто, по глубокому его убеждению, эти числа здесь и там скрыто запечатлены в природе как некие божественные тайнообразы, с тем чтобы всё живое им подражало; соотношение между соседствующими числами есть тайна, ведомая ещё древним грекам, которые вывели совершенную пропорцию. Мне помнится, он определил это отношение как один к одному и шести десятым. И он уверял, будто бы можно найти эти числа во всём, что нас в тот миг окружало, и множество иных примеров привёл, только я всё перезабыл - кроме того, что некоторые из этих чисел усматриваются в расположении лепестков и листьев у деревьев и трав."

"Среди прочего он как бы походя спросил, разделяю ли я веру древних в благоприятные дни. Я отвечал, что никогда об этом не задумывался. "Хорошо, - сказал он, - зайдём с другого конца: решились бы вы без всяких колебаний назначить первое представление новой пьесы на тринадцатое число месяца, которое вдобавок приходится на пятницу?" Я сказал, что у меня не достало бы духу, и всё же, по мне это суеверие. "Вот, - заметил он, - и так думают едва ли не все. И вернее всего заблуждаются". Он отвел меня на шаг другой в сторону, указал на громадный камень в полусотне шагов от нас и объяснил, что если в день Рождества Предтечи, пору летнего солнцестояния, встать посреди святилища - то бишь там, где мы сейчас и находимся, - и смотреть на восход, то солнце покажется как раз над этим камнем. Это открыл один учёный автор, имени коего я не помню; он писал, будто размещение камней сопряжено с положением солнца в этот день и по нечаянности так получиться не могло. А потом мистер Бартоломью промолвил: "Вот что я вам скажу, Лейси. Древние знали тайну, за обладание которой я готов отдать всё, что имею. Им был ведом небесный меридиан их жизни, я же свой только ищу. Пусть в рассуждении прочего они пребывали во мраке, зато уж в этом их озарил великий свет. Я же хоть и живу при ярком свете, а всё-то гоняюсь за призраками".



"О той истине, Лейси, что Бог есть бесконечное движение. И капище это есть ничто как планетариум древних, это движение показывающий. Знакомо ли вам подлинное название этих камней? Chorum Giganteum (хоровод гигантов), Пляска Гогов и Магогов (Гог и Магог - племена упоминаемые в библейской Книге пророка Иезекииля и Откровения св. Тоанна Богослова. По сложившейся в середине века легенде их появление в Судный День приведёт к уничтожению всего человечества. Английская фольклорная традиция изображает их злобными великанами.). По верованиям селян, они пустятся в пляс не прежде Судного Дня. Однако имеющий глаза увидел бы: они и теперь уже пляшут и кружатся".

"Он говорил шутливо, точно насмехался над моим невежеством. И я, взяв тот же шутливый тон, не упустил его за это укорить. Он уверил меня, что его слова не заключают никакой насмешки, что все это чистая правда. "Мы, смертные, - сказал он, - словно бы ввергнуты в Ньюгейтскую тюрьму, пять наших чувств и отмеренный нам короткий век суть решетки и оковы. Для Всевышнего время - неразъятая целокупность, вечное "ныне", дня нас же оно распадается на прошлое, настоящее и будущее, как в пьесе". Он указал на обступившие нас камни и воскликнул: "Как не подивиться тому, что ещё до прихода римлян, до самого Рождества Христова дикари, воздвигшие эти камни, обладали познаниями, которые недоступны уму даже Ньютонов и Лейбницев нашего века?" Далее он уподобил человечество театральной публике, которой невдомёк, что перед нею актёры, что роли придуманы и написаны заранее, а что у пьесы есть сочинитель и постановщик, публика и подавно не догадывается. В этом я с ним не согласился, сказавши "Кто же не слышал об этой священной пьесе и не знает её Сочинителя?" На это он опять улыбнулся и сказал, что не отрицает существование этого Сочинителя, но лишь позволяет себе усомниться в правильности наших о Нём представлений. И прибавил: "Вернее было бы сравнить нас с героями рассказа или романа: мы почитаем себя истинно сущими и не подозреваем, что составлены их несовершенных слов и мыслей, что служим отнюдь не тем целям, каковое себе полагаем. Может статься, и Сочинителя мы себе примыслили по своему образу и подобию - то грозного, то милостивого, на манер наших государей. Хотя, по правде, мы знаем о Нём и Его помыслах не больше, чем о происходящем на Луне или в мире ином". Тут уж, мистер Аскью, и мне показалось, что его слова противны учени. господствующей Церкви, я и я заспорил. Но он вдруг точно потерял всякую охоту продолжать беседу и поманил слугу, который дожидался в стороне."

"На другой же день, следуя далее на запад, и я не преминул вернуться к этому разговору и спросил мистера Б., что ещё он может рассказать о древних и в чём состояла их тайна. На что он ответствовал: "Они знал, что ничего не знают". Но тотчас присовокупил: "Я, верно, говорю загадками?"
"Наше прошлое, наши познания, наши историки обрекают нас на ничтожество. Чем яснее мы видим минувшее, тем туманнее рисуется нам грядущее. Ибо, как я уже сказывал, мы подобны героям повествования, как бы чужой волей предпределённым к добру или ко злу, к счастью или к несчастью. Те же, кто установил и обтесал эти камни, Лейси, жили ещё до начала повествования - так, как нам сегодня и представить не можно: в одном лишь настоящем без прошлого".

"...в рассуждении безделиц мы свободны поступать, как нам заблагорассудится - подобно тому, как готовая роль, я сам выбираю, как мне играть, в какое платье нарядиться, какие совершать телодвижения и прочее; что же до более важных обстоятельств, то мне надлежит ни в чём от роли не отступать и представить судьбу героя такой, какой задумал её сочинитель."

"В этих взглядах угадывалась скрытая неприязнь, я бы сказал - зависть, какую подчас питает дюжинный актёришка к своему прославленному собрату по ремеслу. На людях-то они друг другу улыбаются и расточают похвалы, а в душе завистник ворчит: "Ишь вознёсся! Дай срок, уж я тебя, подлеца, за пояс заткну".

"Упомянутый Вами ряд чисел впервые был выведен в трактате "Liber Abaci" (книга абака), сочинении учёного итальянца Леонардо Пизанского. Ряд был составлен самим автором - однако, по его признанию, предназначался всего лишь для исчисления беспрестанного плодящихся кроликов в садке. Но Его Милости мнилось, будто эту пропорцию (остающуюся низменной, до каких бы пределов ни продолжали числовой ряд) можно обнаружить во всём строе природы, вплоть до движения планет и расположения звёзд небесных; она виделась ему даже и в строении растений и размещении их листьев, так что он обозначил сие отношение особым, взятым из греческого языка словом phyllotaxis (взаимное расположение листьев). Он также полагал, что это простейшее соотношение можно проследить в истории сего мира, как в прошлой, так и имеющей быть впереди, и кто сумеет постичь его до конца, получит способ посредством математических действий предсказать грядущие события и трактовать прошлое."



"Говорят, будто некогда одному пастуху явился дьявол и пожелал купить у него агнца. Но когда они сторговались и пастух предложил Сатане выбирать любого, тот указал на младшего сына пастуха, который случился поблизости. Тут пастух догадался, с кем его угораздило связаться, и от страха лишился дара речию "Что же ты молчишь? - вопрошал сэр Вельзевул. - Вон Авраам же не стал препираться из-за какого-то мальчишки (намёк на библейскую историю о жертвоприношении Авраама. Чтобы испытать веру Авраама, Бог приказал ему принести в жертву сына Исаака.). Увидав, что в негоциях по части душ покупщик много против него сметливее, наш пастух в сердцах клюкой по темени, однако удар пришёлся не по человеческой (вернее сказать, дьяволовой) голове, но по тому самому камню, отчего клюка переломилась надвое. Впрочем, пастух был утешен в этой потере тем, что спас от вечной гибели своего сына, а дьявол (недовольный сим аркадским гостеприимством) больше тут свою наглую харю не казал."

Like clouds they shape themselves and go.

-Здесь я только пыталась сказать что-то об этих фруктах. Ещё не говорю, но будто уже подошла к сути, остановилась на самом пороге. Ещё ничего не сказано, но ощущение такое, что вот-вот скажется, правда? Вы видите?

-Да, в самом деле. Вы презираете тех, кто принадлежит к высшим кругам, за их снобизм, за высокомерный тон, за напыщенные манеры, верно ведь? А что вы им противопоставляете? Мелкое тщеславие, любование собой, тем, что не позволяете себе неприличных мыслей, неприличных поступков, неприличного поведения. А вы знаете, что всё великое в истории искусства, всё прекрасное в жизни фактически либо оказывается тем, что вы считаете неприличным, либо рождено чувствами, с вашей точки зрения, совершенно неприличными? Страстью, любовью, ненавистью, истиной. Вам это известно?

"Я почувствовала, что наш нынешний век-век притворства и мистификаций. Как много люди говорят о ташизме, о кубизме, о том или другом "изме" и произносят длинные слова и фразы-огромные, вязкие сгустки слов и фраз. И всё для того лишь, чтобы замазать, скрыть простой факт-либо ты можешь писать картины, либо-нет."

"Суть предметов. Не сами предметы."

"Пишешь своим существом. Сначала учишься этому, дальше - как повезёт"

 Я "развесила" наброски и попросила его выбрать лучший. И конечно, он выбрал те, которые были больше всего похожи на эту злосчастную вазу с фруктами. Я попыталась ему объяснить. Расхвасталась по поводу одного из набросков (который больше всего понравился мне). Он меня разозлил: всё это ничего для него не значит, и он дал мне понять своим униженным "Поверю вам на слово", что на самом-то деле всё это его ничуть не интересует. А я для него-дитя малое. Подход - "чем бы дитя не тешилось."

-Не думаю, что из вас выйдет что-нибудь путное. Ни капли надежды. Вы слишком красивы. Ваша стезя-искусство любви, а не любовь к искусству.
 Я ответила, иду на пруд, топиться.

"Жизнь-это что-то вроде шутки, глупо принимать её всерьёз. Серьёзного отношения заслуживает лишь искусство, а всё остальное следует воспринимать иронически."

"Эти люди даже не всегда хорошие. У каждого из них могут быть свои слабости. Неразборчивость в связях. Запои. Они порой трусят. Любят деньги. Отсиживаются в башнях из слоновой кости. Но какая-то часть их души всегда вместе с нами.
 С Немногими."



"Горстка безликих спутников движется без видимой цели навстречу неким событиям."

"Такое жестокосердие к животным доказывало истинно христианские чувства человека XVIII столетия. Ибо кто, как не богопротивный петух, троекратным криком приветствовал отречение апостола Петра? А значит, что может быть благочестивее, чем вышибить дух из какого-нибудь петушиного отродья?"

-Кто же на свете не мечтает узнать развязку in comoedia vitae?
-Истинно так, сэр. - Актёр достаёт кружевной платочек и утирает нос. - Но таковы уж все люди моего ремесла. Все-то нам хочется, чтобы наши завтрашние выходы были расписаны заранее. Сама природа нашего искусства того требует. Иначе нам не высказать и половины своего умения.

-Если поэт говорит, что его посещают музы, обманывает ли он кого-нибудь?
-Посещение муз есть всем известное иносказание.
-Но считать ли его ложью?
-Нет.
-В этом смысле я вам не лгал. Я пустился в путь чтобы увидеть того, с кем страстно желаю свести знакомство, кого чту, как почитал бы невесту-или музу, будь я поэт. Того, с кем рядом я буду смотреться так же, как Дик рядом со мной, - нет, ещё ничтожнее. И от встречи с кем меня удерживали столь истово, как если бы на то была воля ревнивого опекуна. Ложь моя - ложь лишь по обличию, но не по сути."

"И я, конечно, ехал сюда, что-бы в глухой чащобе встретится с выучеником Аэндорской колдуньи (упомянутая в Библии волшебница, вызвавшая по просьбе царя Саула дух пророка Самуила). И променять свою бессмертную душу на тайны иного мира. Ладно ли скроена байка?"

"Нам бы показалось, что этот мир полон мелочных ограничений, участь каждого определена раз и навсегда-по сути, воля человека стеснена до последней крайности. Подневольной же судьбе человек того времени посчитал бы нынешнюю жизнь необычно стремительный, беспорядочной, богатой в смысле проявления свободы воли (богатой богатством Мидаса: впору не завидовать, а сокрушаться об отсутствии абсолютных ценностей и нечёткости сословных границ). И уж конечно, выходец из той эпохи заключил бы, что стремясь удовлетворить своё самолюбие и корысть, мы докатились до полного беззакония, если не сказать до безумия."

-Что лучи наиярчайших звёзд, дрожат?
Девушка снова смотрит в окно.
-Дрожат, сэр.
-Знаете ли отчего?
-Нет, сэр.
-Так я вам растолкую. Они дрожат от смеха. Фанни, они смеются над вами. От самого вашего рождения насмехаются. И так до вашего смертного часа. Что вы для них? Раскрашенная тень, не больше. Вы и весь ваш мир. Что им за дело, веруете вы во Христа или нет. Будь вы грешница или святая, потаскуха или герцогиня, мужчина ли женщина, молодица или старуха-им всё единою И недосуг им разбирать, рай вас ожидает или ад, блаженство суждено вам или муки, жалует вас фортуна или сокрушает. Вы куплены для моей забавы, но точно так же рождены на забаву им. Под их лучами вы ничто, как скот, глухой и немой вроде Дика и слепой, как сама судьба. Участь ваша нимало их не трогает, а на бедственное ваше состояние они взирают так же, как тот, кто наблюдает с высокого холма зи идущим в долине сражением, видя в нём всего лишь редкое зрелище. Вы для них ничто. Сказать ли, отчего они вас презирают?
 Девушка молчит.
-Оттого, что вы не отвечаете им тем же презрением.




"Джек Постник-соломенное чучело, одетое в лохмотья. В старой Англии в первый день поста было принято проносить его по всему селению, а затем выставлять на шесте в людном месте, где прохожие в течение всего поста швыряли в него камни, палки и грязь. В конце поста чучело торжественно сжигали или топили."

"Имя у неё диковенное-почти как у французского короля, возьми его нелёгкая."

And while I'm here, no word of mine will ever hurt you.

"Но единственной музыкой, которая донеслась до него из ночной тиши, был шорох волн, набегавших на прибрежную гальку, хриплые крики чаек, что заночевали на далёкой глади моря. Позади, в освещённой лампой комнате, что-то тихонько позвякивало - это доктор готовил своё "лекарство". Чарльзу казалось, будто он висит между двумя мирами - между уютной тёплой цивилизацией у него за спиной и холодной чёрной тайной за окном. Мы все пишем стихи; поэты отличаются от остальных лишь тем, что пишут их словами."

 "Грог удался на славу, его дополнила приятная неожиданность в виде бирманской сигары; к тому же оба наших героя жили ещё в таком мире, где у людей разных профессий было общее поле занятий, общий запас информации, известный набор правил и закреплённых значений. Какой врач сегодня знает классиков? Какой дилетант может свободно беседовать с учёными? Их мир ещё не был подавлен тиранией специализации, и я (равно как и доктор Гроган, в чём вы не замедлите убедиться) не хотел бы, чтобы вы путали прогресс со счастьем."

-Quisqe sous patimur manes. Это цитата из Вергилия, и означает она примерно следующее: "Выбирая богов, мы выбираем свою судьбу".

"Когда правительство начинает бояться толпы, это значит, что оно боится самого себя. Знаете, что сказал мой соотечественник чартисту, который явился в Дублин проповедовать своё кредо? "Братья! - воскликнул чартист. - Разве вы не согласны, что один человек ничем не хуже другого?" "Ей-ей, ваша правда, господин оратор, - кричит ему в ответ Падди. - И даже лучше, чёрт побери!"




"Недавно один толковый немецкий врач подразделил меланхолию на несколько классов. Первый он называет природной меланхолией. Имеется в виду, что человек просто рождён с меланхолическим темпераментом. Другой класс он называет случайной меланхолией, вызванной каким-то случаем. Ею, как вы знаете, временами страдаем мы все. Третий он называет скрытой меланхолией. Этим он, бедняга на самом деле хочет сказать, что понятия не имеет, какой дьявол её вызывает."

"И кроме того - и это было для неё такой же непререкаемой истиной, как то, что земля круглая, а доктор Филпотс - епископ Эксетерский, - женщины не испытывают плотского наслаждения. Она, конечно, знала, что низшей категории женщин доставляют некоторое удовольствие греховные мужские ласки, вроде того чудовищного поцелуя, который на её глазах был однажды запечатлён на щеке Мэри, но подобную безнравственность она приписывала женской слабости и женскому тщеславию. Прославленная благотворительность леди Коттон, разумеется, свидетельствовала о существовании проституток, но это были женщины настолько погрязшие в разврате, что алчность заставляла их преодолевать врождённое женское отвращение ко всему плотскому."

"Книга Бытия" - величайшая ложь, но это также величайшая поэма, а шеститысячелетнее чрево гораздо уютнее того, которое растянулось на две тысячи миллионов лет."

"Пуп Земли, или Попытка развязать геологический узел" ныне забыт, что достойно всяческого сожаления, ибо это одна из самых любопытных и совершенно непреднамеренно производящих комический эффект книг целой эпохи. Её автор был членом Королевского научного общества и крупным специалистом по биологии моря. Однако страх перед Лайелем и последователями этого учёного заставил его в 1857 году выступить с теорией, которая одним махом устраняла все несоответствия между наукой и библейской легендой о сотворении мира. Госсе выдвинул следующий хитроумный довод: в тот день, когда Бог создал Адама, он заодно создал все ископаемые и вымершие формы жизни - что, безусловно, следует расценивать как самую непостижимую попытку замести следы, какую человек когда либо приписывал божеству. Вдобавок трудно было выбрать более неудачный момент для опубликования "Пупа" - всего за два года до "Происхождения видов". Полвека спустя сын Госсе Эдмунд обессмертил его в своих знаменитых изящных мемуарах."

"Аммониты, погибшие в каком-то пересохшем водоёме, микрокатастрофа, разразившаяся девяносто миллионов лет назад. В этом внезапном прозрении, подобном вспышке чёрной молнии, ему открылось, что всё живое развивается по параллельным линиям, что эволюция - не восхождение к совершенству по вертикали, а движение по горизонтали. Время - великое заблуждение; существование лишено истории, оно всегда только сейчас, и существовать - значит снова и снова попадать в какую-то дьявольскую машину. Все эти разукрашенные ширмы, возведённые человеком с целью отгородиться от действительности - история, религия, долг, положение в обществе, - всё это иллюзии, не более как фантазии курильщика опиума."

-Для него трагедия Homo sapiens состоит в том, что наименее приспособленные размножаются больше всех. Поэтому не говорите, что вы не созданы для семейной жизни, мой мальчик. И не корите себя за то, что влюбились в эту девушку. Мне кажется, я знаю, почему этот французский моряк сбежал. Он понял, что в её глазах можно утонуть."

I'm French and I'm lazy, which means I smoke and I don't exercise

''Примитивный и вместе с тем замысловатый, слоноподобный, но изящный, он, как скульптура Генри Мура или Микеланджело, поражает лёгкостью плавных форм и объёмов; это промытая и прослоенная морем каменная громада-словом, если можно так выразиться, масса в чистом виде."

"-Он сказал, что не позволит своей дочери выйти замуж за человека, который считает, что его дед был обезьяной. Но мне кажется, по здравом размышлении он примет в расчёт, что в моём случае обезьяна была титулованной."
" Из всех десятилетий нашей истории умный человек выбрал бы для своей молодости пятидесятые годы XIX века." (Дж.М. Янг. Портрет эпохи)

"Мы считаем великим бедствием своего века недостаток времени; именно это наше убеждение, а вовсе не бескорыстная любовь к науке и уж, конечно, не мудрость заставляют нас тратить столь непомерную долю изобретательности и государственного бюджета на поиски ускоренных способов производить те или иные действия - словно конечная цель человечества не наивысшая гуманность, а молниеносная скорость."


"<...> Утверждать, что если бессмертия души не существует, то любовь - всего лишь похоть, свойственная сатирам, значит обращаться в паническое бегство от Фрейда. Царствие небесное было царствием небесным для викторианцев в значительной степени потому, что "низменное тело", а заодно Фрейдово Id, они оставляли на земле."


"Но если в наши дни вы хотите одновременно ничего не делать и быть респектабельным - лучше всего притвориться, будто вы работаете над какой-то серьёзной научной проблемой..." (Лесли Стивен. Кембриджские заметки)

"Чарльз называл себя дарвинистом, но сути дарвинизма он не понял. Как, впрочем, и сам Дарвин. Гениальность Дарвина состояла в том, что он опроверг Линнееву Scala Nature - лестницу природы, краеугольным камнем которой, столь же важным для нее, ка для теологии божественная сущность Христа, было положение:  nulla species nova - новый вид возникнуть не может. Этот принцип объясняет страсть Линнея всё классифицировать и всему давать названия, рассматривать всё существующее как окаменелости. Сегодня мы видим, что это была заранее обречённая на провал попытка закрепить и остановить непрерывный поток, почему нам и кажется вполне закономерным, что сам Линней в конце концов сошёл с ума: он знал, что находится в лабиринте, но не знал, что стены и коридоры этого лабиринта всё время изменяются. Даже Дарвин так никогда и не сбросилшведские оковы; и Чарльза едва ли можно упрекнуть за мысли, которые теснились в его голове, когда он разглядывал пласты известняка в нависавших над ним утёсах."
" На стропилах открытого чердака, словно эскадрон резервных лун, стояли круглые сыры, а под ними на деревянных подставках, выстроились большие медные котлы с кипячёным молоком, покрытым золотистым слоем пенок."

"Цыгане не англичане, а следовательно, почти наверняка людоеды."


"<...> Во-вторых, она была морфонисткой - но прежде чем вы подумаете, что я сумасбродно жертвую правдоподобием ради сенсации, спешу добавить, что она этого не знала. То, что мы называем морфием, она называла лауданумом. Один хитроумный, хотя и нечестивый врач тех времён называл его "Лорданум", ибо многие благородные (и не только благородные) дамы - а снадобье это в виде "сердечных капель Годфри" было достаточно дешёвым, чтобы помочь всем классам общества пережить чёрную ночь женской половины рода человеческого, - вкушали его гораздо чаще, чем святое причастие. Короче говоря, это было нечто вроде успокаивающих пилюль нашего века. Почему миссис Поултни стала обитательницей викторианской "долины спящих красавиц", спрашивать нет нужды, важно лишь, что лауданум, как некогда открыл Кольридж, навевает живые сны.
  Я не могу даже представить, какую картину в стиле Босха много лет рисовала в своём воображении миссис Поултни, какие сатанинские оргии чудились ей за каждым деревом, какие французские извращения под каждым листком на Вэрской пустоши. Но кажется, мы можем с уверенностью считать это объективным коррелятом всего происходящего в ее собственном подсознании."

"Кто пишет ради денег, кто - ради славы, кто - для критиков, родителей, возлюбленных, друзей; кто - из тщеславия, из гордости, из любопытства, как то - просто ради собственного удовольствия, как столяры, которым нравится мастерить мебель, пьяницы, которым нравится выпивать, судьи, которым нравится судить, сицилианцы, которым нравится всаживать пули в спину врагу."


"Лишь одна причина является общей для всех нас - мы все хотим создать миры такие же реальные, но не совсем такие, как тот, который существует. Или существовал. Вот почему мы не можем заранее составить себе план. Мы знаем, что мир - это организм, а не механизм. Мы знаем также, что мир, созданный по всем правилам искусства, должен быть независим от своего создателя; мир, сработанный по плану (то есть мир, который ясно показывает, что его сработали по плану), - это мёртвый мир''


"Имеется лишь одно хорошее определение Бога: свобода, которая допускает существование всех остальных свобод."

"Вымысел пронизывает всё, как заметил один грек тысячи две с половиной лет назад."

"Дарвинизм, как это поняли наиболее проницательные его противники, открыл шлюзы для чего-то гораздо более серьёзного, чем подрыв библейского мифа о происхождении человека, более глубокий его смысл вёл к детерминизму и бихевиоризму, то есть к философским теориям, которые сводят нравственность к лицемерию, а долг- к соломенной хижине во власти урагана."

"I am a very shy person in life, very reserved, but you know, it`s Bertolucci. I`ve seen Last Tango and it`s not pornographic, it`s not vulgar, it`s not sick, so I trusted him. He`s a master of love and eroticism, but it`s good because I stopped being self-conscious. I felt like I was on drugs or anaesthetised because you have to be. You have to let yourself slip away and forget everything, forget the sound guy and all that."

Индиго и белые цветочки

"Некоторые мелодраматические ситуации, разработанные в детективных романах и триллерах, настолько заезжены кино и телевидением, что, подозреваю, возник новый абсурдный закон обратной вероятности - чем чаще подобные ситуации наблюдаются на экране, тем меньше шансов, что зритель столкнётся с чем-либо подобным в реальной жизни."

"Она кивнула, а он подумал, как это просто...или может быть просто... когда они обходятся без обиняков, говорят прямо, что знают и думают, и живут действительно сегодня, а не пятьдесят лет назад, и произносят вслух то, что он чувствовал, но почему-то не умел сказать даже самому себе. Когда проходишь обработку мозгов и ленишься думать, то начинаешь заглатывать шкалу ценностей цветных приложений к воскресным газетам, предрассудки твоего начальства, твоей профессии и забываешь, что есть люди с самостоятельным мышлением и независимостью, которые видят всё это насквозь и не боятся..." 

"Его резко сбросили с небес на землю, и он был ошарашен больше, чем показал, будто шахматист, который нацелился на пешку противника и вдруг получает мат в один ход."

"В сущности, своего рода ужас. Что они провалились, остались незамеченными. Но только профессии писателей и актёров куда менее предсказуемы. У них есть возможность вечного оптимизма. Для большинства. Следующая книга будет шедевром. Следующая роль вызовет сенсацию. - Она посмотрела на него, словно убеждала и взвешивала. - А с другой стороны, они живут в цинично открытых мирах. Злобных. Где никто искренне не верит чужим репутациям - особенно если за ними стоит успех. По-своему всё это даже оздоровительно. Но он не такой. Тори относится к успеху с жуткой серьёзностью. Так что деваться некуда. Успех подразумевает положение. Статус. Титул. Деньги. И отдушин наверху так мало. Вы должны быть премьер-министром. Или знаменитым адвокатом. Мультимиллионером. Либо это, либо провал. - Она сказала: -  Вспомните Ивлина Во. Жуткий тори и сноб. Но также очень проницательный, очень остроумный. Попробуйте вообразить кого-нибудь вроде, с куда большим воображением, чем в нём замечали, но абсолютно без предохранительных клапанов, которыми располагал Во. Ни блистательных книг, ни католицизма, ни остроумия. Ни запоев, ни неприемлемого поведения в личной жизни."

"Голоса - враги мысли, нет, не мысли - мышления. Благословенное убежище."

"Как ненужный курсив, всегда подчёркивающий самоочевидное."

"Когда нужное сказано, дело завершено. Утреннее оправдание его бытия."

"Очаровательная несуразность, мимолётная конструкция, дезинтеграция."

"Точно переведённая картинка на чайной чашке эпохи Регентства: воплощение Веры, Надежды, Милосердия; для тех, кому одного чая недостаточно."

"Их винные стаканчики теперь полны кофе из термоса."

-А это требует образованного ума?

-Просто лишённого предубеждений. Ане в смирительной рубашке пуританской этики.

"Бел верит в природу, в мир, в движение, нелогично, как в неизбежное и одновременно благодетельное устройство всего сущего; не во что-то настолько мужское и конкретное, как некий бог, но куда сильнее в какой то неясный эквивалент её самой, мягко идиосинкразически следящий за всей наукой, всей философией, всем умничаньем. Безыскусный, настроенный, струящийся, как эта речка; заводь, не стремнина...разбегаясь рябью, а иногда поднимая рябь - для того лишь, чтобы показать, что жизнь вовсе не...или вовсе не должна быть... а какая бы приятная ткань получилась из этих листьев, зелёные лепестки викторианских слов, так мало изменившихся, только в употреблении, да и то не больше, чем года изменили буковые листья, в сущности, нисколько."

wait

Café Brûlot

Brûlot, производное от французского слова brûler, гореть. В данном случае французы так называют подогретый коньяк. Когда впервые стали пить кофе с коньяком, установить точно невозможно. Во всяком случае после того, как французский композитор Никола Бернье в 1703 году написал кантату под названием "Кофе". Весь 18 и почти весь 19 век ограничивались рецептами, включающими кофейный порошок, воду и сахар. Только последние сто лет "из кофе делают сборную солянку", как писал А.Бентьен в статье в газете "Ле Монд".

На 4 чашки:
80 мл коньяка,
1 палочка корицы,
4 гвоздички,
8 ч.л. сахара (?),
4 полоски апельсиновой корки,
4 полоски лимонной корки,
4 чашки горячего крепкого чёрного кофе.

В медной кастрюле нагреть коньяк, корицу, гвоздику, апельсиновую и лимонную корку и поджечь. Горячий кофе наливают в предварительно подогретые чашки и заливают горящей жидкостью, при этом надо следить за тем, чтобы пряности не попали в кофе.

Si jeunesse savait

"Может, в этом и выражается истинная гениальность старика-древняя тяга прочь из города, в таинственную глушь, стремление осознать истоки этой тяги, вновь обрести в зелени лесов животворное кельтское начало; счастливец старик: сохранил остроту восприятий, оставаясь глубоко аморальным человеком; приобрёл это последнее пристанище, исполненное тепла и уюта, укрытое от людских глаз; а слава принесла ему и несентиментальную привязанность этих двух девиц."

"<...>Но что такое имя? Закорючка в уголке. Всего навсего.-Он выразительно ткнул большим пальцем в ту сторону, где висело полотно Брака, и подмигнул:-Образ живёт, вот что важно."

"<...> я писал, чтобы писать. Всю свою жизнь. Вовсе не затем, чтобы дать молодым щелкоперам вроде вас шанс похвастать интеллектом. Как естественную надобность отправлял. Разве задаешься вопросом, зачем ты испражняешься, а? Или-как ты это делаешь? Если тебе зад заткнуть-подохнешь, и всё тут. Да я кладу с прибором на то, откуда мои замыслы берутся! И так всегда. Получается-и ладно. Вот и всё. Я даже не могу объяснить, как это начинается. И наполовину не представляю, что это может означать. И знать этого не хочу.-Он кивком головы снова указал на Брака.-Старина Жорж любил повторять: "Trop de racine". А? Слишком много корней. Первоначала. Прошлого. А цветка нет. Сегодняшнего. Того, что тут, на стене. "Faut couper la racine". Надо обрезать корни. Он часто это говорил."

"-Притворщики. Ни одного хорошего живописца за всю жизнь не встретил, кто бы не притворялся. Нет таких. Пикассун тоже. Ужасающий тип. Так и сверкает на тебя зубищами своими. Скорее акуле-людоеду поверил бы, чем ему.
-Но он доходчиго говорил о том, что он пишет, разве нет?
-Пыль в глаза.Мой милый мальчик! Fumisterie. Всю дорогу.-И добавил:-Слишком быстро он работал. Всю жизнь-сплошное перепроизводство. Приходтлось морочить людям голову."

"Теперь именно такой ход представлялся ему главным ключом к пониманию художника: лукавый старый изгой, укрывшийся за ярко расцвеченной ширмой возмутительной манеры вести себя, за маской космополитизма, на поверку оказывался столь же глубоко и неотъемлемо английским явлением, как Робин Гуд."

"-Я хочу стать художником, а не богатой вдовой.-И, словно молитву, добавила очень тихо: -Не искушай меня, о Котминэ!
-Теория о шедеврах, творимых на чердаках, давно вышла из моды."

"-А потом...я всё думаю, можно ли стать настоящим художником...если ты живёшь как все нормальные люди.
-Но вы не станете писать лучше, если намеренно попытаетесь уйти от нормы.
-Если делать то, чего все от тебя ждут.
-Несомненно одно: вы должны делать то, что сами считаете необходимым. И к чёрту всех, кто чего-то от вас ждёт."

"Бабочка всё билась об абажур лампы. На оконном стекле, над рабочим столом, снаружи застыло их множество, словно созвездия на небосклоне,-бледные, коричневатые сгустки, нелепые создания, жаждущие невозможного. Мятущиеся души. Психеи. Жестокое стекло: прзрачное, как воздух, и непроницаемое, как стальная броня."

"И надвигающееся завтра, несущее конец всему, что между ними происходило...мысль об этом была невыносима."

"Крайнее тщеславие (и безрассудство, если речь идёт о художнике) не следует считать суетностью. Теперь он мог объяснить, почему так высоко ценил в собственных работах недосказанность, умеренность в технике письма, соответствубщее стилю и лексике его критических опусов."